Предыдущая страница   Следующая страница

          Дорога была длинная, извилистая и темная, кроме того, еще и расквашенная осенними дождями и разбуханная сапогами таких же, как я, полуночных странников. Мелкие капли дождя собирались на волосах, набирали силу и противно капали за шиворот. По моим подсчетам, я должен был прийти домой промокшим, как памперс к концу дня.
          Сентябрь выдался гадким и дождливым, а пьянка, с которой я возвращался, была неопрятной и пошлой. Тем не менее, я долго колебался, что выбрать: пьянку или сентябрь. Когда пошлость стала ощутимо доставать и крен в сторону сентября сделался непреодолимым, было уже темно, поздно и близко к одиннадцати. Застолье медленно, но верно переходило в подстолье, закуска на столе пребывала в восхитительно живописном состоянии хаоса, тарелки со вторыми блюдами почти повсеместно служили упившимся личностям в качестве подушек, магнитофон, скрипя заезженной пленкой по засаленной головке, хрипел надоевшую пошлятину, а поговорить по душам, плавно переходя в горизонтальное положение, было не с кем, да и негде. По правде сказать, с шалавами мне постоянно не везло, что, конечно, полезно для здоровья, но чертовски обидно.
          Бросив окурок в чью-то недопитую рюмку, я взял со стола початую бутылку – не столько вследствие необходимости компенсировать недопитие, сколько для симуляции алкогольного энтузиазма – и вышел в коридор. Там было темно и пустынно, как в Антарктиде в период полярной ночи. Не включая свет, чтобы не привлекать внимание общественности к такому вопиющему факту, как уход своей персоны в относительно трезвом виде, я ощупью нашарил ботинки и стал натягивать их на ноги.
          … Это был тот самый момент, когда кто-то скомандовал: «Пуск!», чьи-то послушные пальцы надавили красную кнопку, и огромные ракеты, изрыгая пламя, ринулись из своих убежищ к цели, скрытой от глаз толстым слоем облаков и огромным расстоянием.
          Мне, естественно было глубоко наплевать и на астероид (что, более важных дел у меня нет, что ли?), и на выборы президента, что должны были начаться на днях (какая разница, чью семью кормить? Все равно ведь не мою!), зато было не наплевать на дождь. Украсть, что ли, зонтик?
          Затянув доверху шнурки ботинок, накинув куртку с заклепками и стащив с вешалки зонтик, принадлежавший, очевидно, одной из шалав, я тихонько открыл дверь, прошмыгнул на площадку и осторожно, на цыпочках, пошел вниз, подальше от орущего магнитофонной глоткой и мигающего цветомузыкой шалмана. Побег остался незамеченным.
          Нырнув в дождь, как в водопад, я попытался открыть зонтик, что получилось не сразу. Немного неловко, что я взял его без спросу, но его хозяйка все равно до утра не очухается, а завтра я его верну – дома тоже делать нечего, придется снова сюда идти…
          Успокоив таким образом свою совесть и искренне надеясь, что вторая серия пьянки окажется более интересной и содержательной (это был чей-то день рождения), я поплелся домой. На улице было пустынно, и только капли дождя, без устали сочившиеся из небесных хлябей, могли отдать должное той разухабистой синусоиде, которую выписывали мои нетвердые ноги.
          … Наш городок вообще отличается отсутствием хороших дорог, уличного освещения и здравого смысла, и избытком жлобски настроенного населения. Иногда мне казалось, что если засветить по фонарю под глазом каждому жлобу – даже через одного! – и подвесить их к фонарным столбам, то город сможет сэкономить немалые деньги на уличном освещении. Гопников же хватит с избытком. Насколько легче бы жилось, исчезни они с лица земли!
          Надо же, – думал я, пробираясь закоулками к своему дому, – еще не так поздно, а как темно! Облачность какая-то непробиваемая, даже странно… В этот момент я врюхался чуть не по колено в разлившуюся на всю ширину дороги лужу, коими также изобилует наш городок. Пожалуй, в любое время года здесь можно найти ландшафт, с которого так и хочется написать картину «Утро после Всемирного потопа». Жаль, я не Айвазовский… Тихо матерясь про себя, я выбрался на относительно сухое место и продолжил путь, всматриваясь в темноту, в которой могли таиться и другие неприятные сюрпризы коварной осенней погоды. Ветер рвал воздух в клочья, дождевые струны закручивались в неистовые торнадо и хлестали в лицо – не спасал и зонтик. Зря я его взял, мог бы завтра не ходить…
          Не знаю, погода ли была виновата, или просто сказывался опыт проживания в нашем городе, где вообще небезопасно выходить ночью на улицу, особенно в пятницу (метко названную народом «тяпницей»), но на душе у меня было как-то неуютно. Теперь, когда я вспоминаю этот вечер, я почти уверен, что это был тот самый инстинкт, который заставляет животных бежать сломя голову от грядущего землетрясения или извержения вулкана. Конечно, я и представить себе не мог, что подобное бедствие может случиться в нашем сейсмически безопасном районе. По правде сказать, мне просто очень не хотелось нарваться на пьяных жлобов, особенно если принять во внимание их дурную привычку набрасываться толпой на одного (впрочем, и с трезвыми «гуманоидами четвертого класса» сталкиваться не особо приятно). Но то, что должно было произойти в самом скором времени, я и представить себе не мог, несмотря на мою больную фантазию.
          Кроме всего вышесказанного, меня гнала домой еще одна причина, совсем другого характера. Меня постоянно (и часто не вовремя) посещают музыкальные озарения, и я знал по опыту, что покоя мне не будет, пока я не схвачу лист бумаги и не запишу хотя бы его часть. Вот и на этот раз несколько некстати пришедших на ум строчек не давали мне спокойно идти. Надо сказать, в порядке лирического отступления, что спьяну в мою голову приходили самые замысловатые «поэтизмы», да такие, что, протрезвев, я не мог понять, как мне это удалось. Потом, на другой неизбежной пьянке, к этой белиберде пристраивалась музыка (ничуть не менее шизоидная), на третьей пьянке я уже это пел. Эффект был обычно ошеломляющим, наливали по этому поводу изрядно, и следующей сумасшедшей мыслью, забредавшей мне в голову, оказывалась мысль записать все это на пленку. Протрезвев, я с компанией своих единомышленников пытался это отрепетировать, попутно записывая происходящее, и так рождался очередной магнитоальбом, никому, кроме нас и наших немногочисленных поклонников, не нужный. Впрочем, на душе таки оставалось чувство выполненного долга и не напрасно прожитой жизни.
          … А дорога все вилась и вилась, и я уже не верил, что она приведет меня хоть куда-нибудь (впрочем, если верить Кэрроллу, куда-нибудь все равно попадешь). Но все когда-то кончается, и внезапно передо мной возникла знакомая дверь моего подъезда, точнее, две двери (эффект дискоординации глазных мышц). Фасад дома, несмотря на относительно позднее время, был расцвечен разноцветными пятнами окон, откуда доносились вопли не то магнитофонов, не то котов в мартовском экстазе. Это со всей неумолимостью свидетельствовало: пьян не только я. Была, как я уже говорил, «тяпница», а в такие дни весь город расслаблялся, как умел. Умел же он только одно – напиваться в дугу, а потом устраивать пьяные дебоши, попирая при этом классическую заповедь всех порядочных людей: развлекайся, как хочешь, но не мешай другим делать то же самое.
          Я уже доставал из кармана ключ, когда мне показалось, что стало светлее. Ну да, вот и стена дома выступила из мрака и светится каким-то золотисто-розовым светом. Обернувшись назад, я увидел, что в облаках, затянувших небо сплошной пеленой, начинает набухать какое-то зловещее багрово-огненное зарево.
          Это был тот самый момент, когда ракеты достигли астероида и взорвались, родив при этом маленькое рукотворное солнце. Но главным было не это, а тот факт, который ускользнул от взгляда ученых, скрытый невыносимым сиянием. Огромный астероид не взорвался, как должен был поступить по правилам игры, а остался совершенно невредим. Единственное, на что повлияли взрывы – это его траектория. Теперь он уже однозначно несся прямо в центр Земли, как в яблочко. Но этого никто не видел…
          … До конца света оставалось несколько мгновений.
          Вдоволь налюбовавшись заревом, я вошел в подъезд, не без труда открыл дверь и ввалился в квартиру. Мне сейчас даже дико осознавать, что в тот момент я никак (даже шестым чувством, даже спиной!) не ощущал того, что произойдет прямо сейчас. Сверхчувствительные сенсоры души были намертво забиты алкогольными парами.
          Я скинул ботинки, повесил куртку на крючок, прошел в комнату и врубил магнитофон. Родные до боли аккорды «Металлики» ударили мне в уши и наполнили комнату уютом и теплом. Включив свет, я поставил украденную бутылку на журнальный столик под торшером, где у меня всегда хранился дежурный комплект стопок, разложил в углу зонтик для просушки (бедная шалава, где-то ты теперь?..), а потом в изнеможении повалился на диван и закурил «Приму».
          Завтра будут суббота, похмелье и вторая серия пьянки.
          Окно тем временем все больше светлело. Пуская в потолок кольца дыма, я пытался ухватить за хвост ускользающий кайф, и поэтому совершенно не замечал, как ночь за окном постепенно превращается в день.
          Все-таки хорошо иметь собственную квартиру, думал я. Собственную берлогу, куда всегда можно укрыться, придя с работы (кем и где я работал – теперь уже совершенно неважно), собственные тарелки, которые можно разбить, собственную кровать, которую можно не заправлять, собственный будильник, который можно не услышать… В это время на лестничной площадке раздался душераздирающий крик, который сразу привел меня в чувство и столкнул с реальностью. Опять семейный скандал, опять надо идти разнимать…
          По лестнице затопали чьи-то ноги, и я вскочил, теряя остатки кайфа. И только теперь заметил, насколько светло стало в комнате. Я подскочил к окну и раздернул в стороны шторы.
          Все небо пылало – такого я еще никогда не видел. Казалось, что там разлили озеро горящей дымным пламенем нефти. А на востоке, пробивая пелену сплошных облаков, горело огненное солнце, много больше настоящего, и становившееся с каждой секундой больше. В жутком свете сияния, разлившегося в небе, ландшафт за окном казался мертвым и безжизненным.
          Казалось, что время замедлило свой бег: по моим внутренним часам я смотрел на картину апокалипсиса не меньше пяти минут, на самом же деле не прошло и секунды. Раздался тихий свист, в то же мгновение превратившийся в надсадный рев. Что-то огромное, пробив облака, молнией пронеслось по небу и тяжко ухнуло в землю.
          До этого небо было багровым, теперь же расцветилось всеми цветами радуги. Я как-то раз видел полярное сияние, но оно в наших широтах выглядит тускло и монохромно, а то, что я увидел теперь, не шло в сравнение ни с чем. Это было ужасающе красиво. Я еще не мог сообразить, что произошло, когда чудовищной силы подземный толчок швырнул меня на пол. В ту же секунду погасло электричество и вырубился магнитофон. На уши надавила жуткая, густая тишина.
          За первым толчком последовал второй, а потом земля затряслась, как вибростенд. Вещи в комнате заходили ходуном и начали беспорядочно падать. Я еле успевал уворачиваться от взбесившейся мебели, и в это время комната стала складываться внутрь себя, как карточный домик.
          Последнее, что я осознал перед тем, как потерять сознание, было странное преображение мира. Черное небо, белая земля – все вокруг стало негативом. Потом что-то тяжелое ударило меня по затылку, и я потерял возможность реагировать на внешние раздражители.
          А мир между тем продолжал рушиться. Труба котельной, огромная добротная стальная сигара, подскочила вверх городошной битой, сделала в воздухе несколько переворотов и обрушилась на здание котельной, превратив его в труху. Кирпичные дома разваливались все и сразу, вместе с находившимися там людьми, превращаясь в шаткую кучу битого кирпича, осколков стекла и дерева. Бетонные дома превращались в сюрреалистические конструкции из неразломанных панелей, арматуры и бетонной крошки.
          Все тряслось и шаталось. По небу неслись облака, освещенные багрово-желто-зеленым сиянием, они крутились, как бешеные, а ураган рвал их в клочья. На железнодорожной станции только что подошедший поезд был подброшен в воздух неистовой силой, распался в полете на отдельные вагоны, и попадал куда попало, похоронив под собой пассажиров. Деревянное здание вокзала, пошатнувшись, развалилось на отдельные бревна и упало неразборчивой кучей, похожей на выпавшие из коробка спички. Башня элеватора мгновенно разлетелась в пыль. Рельсы под напором слепой мощи трясущейся земли закрутились штопором, отделились от шпал и превратились в подобие поломанной металлической щетки. Тепловоз, взлетев в воздух, наткнулся на один из рельсов, воткнул его в землю до половины и сам проткнулся насквозь, став удивительно похожим на жука из коллекции. Телеграфные столбы, порвав провода, попадали в беспорядке, как лес под напором смерча.
          По улицам неслись столбы пыли, а стены домов, обрушиваясь, надежно погребали под собой людей. Автомобили взлетали в воздух, переворачивались и падали. Забитый людьми междугородный «Икарус», подпрыгнув, обрушился всей своей массой на встречный бензовоз, и обе машины превратились в чадный костер. Над заправочной станцией полыхало дымное, как из вулканического кратера, пламя. Газовые магистрали, разорвавшись, выбрасывали в атмосферу облака газа, которые, смешавшись с воздухом, образовывали гремучую смесь и взрывались, как вакуумная бомба. Все, что еще недавно было таким уютным, теперь стало дымящимся и извергающимся хаосом. Река, вздыбясь и снеся мосты, выплеснулась на берег и затопила его. Завершила дело разрушения чудовищной силы ударная волна, пришедшая с востока – все, что еще возвышалось над поверхностью земли, было ей окончательно сметено и уничтожено.
          Я был уже без сознания, когда две панели, столкнувшись, образовали надо мной подобие шатра, который затем был намертво засыпан бетонной крошкой и обломками перекрытий. Я был заживо погребен в прочном бетонном гробу.
          Астероид, врезавшись в землю, превратил всю южную Сибирь в громадный кратер, расплескав земную кору на огромное расстояние. Скорость и масса астероида были таковы, что он пробил земной шар до самого ядра. Подземные тектонические силы, подхлестнутые извне, заворочались в земной глубине и пришли в небывалое возбуждение. Земная кора стала повсеместно трескаться.
          На улицах разверзались огнедышащие пропасти, из которых извергались столбы расплавленной лавы. Постепенно вся поверхность земли становилась огненной преисподней. Сила удара превратилась, по законам физики, в теплоту, и в недрах земли проснулись не предусмотренные природой термоядерные процессы. Постепенно термоядерная реакция разогревала земные недра, вскоре температура приблизилась к критической (на описание этого процесса ушло гораздо больше времени, чем на его развитие), реакция стала цепной, и Земля взорвалась, как водородная бомба. Планета, ставшая маленькой звездой, мгновенно спалила и Луну, и спутники на орбите. Когда же пламя опало, не осталось ничего, кроме светящегося облака пыли. Земля вернулась к первозданному состоянию.
          … Это был конец света.